В нашем языке есть слова, передающие разные смыслы в разных контекстах, но не всегда различие ясно осознаваемо. Так случилось со словом "добрый". Когда мы говорим "доброе дело", то, чаще всего, имеем в виду оценку тех, кто этим делом пользуется, для кого это дело делается. Такой же смысл мы вкладываем иногда в понятие "добрый поступок". Но здесь возможно другое понимание: воплощение доброго намерения (желания). Будем иметь в виду именно последний смысл в словосочетании "добрый поступок". Таким образом, квалификация поступка осуществляется без учета оценки его потребителем (объектом) поступка. Ясно, что эти два смысла разные. Не всегда добрый поступок в указанном смысле порождает "доброе дело", и не всегда доброе дело инициируется добрым поступком. "Доброе дело" относительно - разным людям может данное дело показаться, кому добрым, а кому - нет. "Добрый же поступок" абсолютен, потому что желание добра людям - это просто желание, и мы не требуем его детализации. Каждый желает по-своему, но речь идет об искреннем желании, которое основано на предельном для данного индивида этическом переживании. Мы говорим "он действительно желал ближнему добра, он только им и руководствовался". Важен этот индивидуальный максимализм, который при прочих равных (смысловых) условиях и призван спасти мир. Мы уверены, что это именно тот максимализм, которого требует от нас Бог.
Но причем здесь дело, если мы хотим оценивать этику поступка?
Иногда мы ошибаемся. Нас спрашивают, как пройти по адресу, и мы по ошибке направляем человека не в ту сторону ("хотели как лучше..."). Добрый поступок оказался деструктивным.
Дело в том, что в мире, где мы живем, важны не столько наши отношения, сколько дела.
Эпоха просветительства прошла под знаменем дела. Надоели слова и проповеди. Философы, ученые, политики - все повернулись лицом к делу. Речь пошла об общественно полезном деле, об идеалах нового государства - об образовании, здравоохранении, библиотеках, музеях, о свободе, о расширении горизонта мира. Энтузиасты нового общества хорошо знали, что нужно человеку, ибо видели, чего у него нет. Но они не заметили или посчитали само собой разумеющимся то, что оставалось в глубине жизни, вероятно, полагая его второстепенным, легко прилагаемым. Они забыли про личность, и в своих проектах и надеждах обезличили человека (7.4.2).А люди все разные, и все, что может сделать государство, - это создать фон для лучшей реализации различий. Такой фон необходим, но разве он является целью цивилизации? Разве нам нужна униформа и избыток внешних атрибутов нашей жизни? Нет, мы желаем, чтобы нас выделили из толпы и признали, как уникальную, бесконечно сложную и ценную сущность. Для этого нам достаточно любви. Уже сегодня, сейчас. Дело нового общества важно, но не дело определяет доброту поведения.
Долг перед страной выступает как моральная категория, но она не имеет отношения к добру. Добрый человек не пойдет служить тюремщиком, а тюремщик нужен стране. Добрый даже в армии служить не захочет. Ибо убийство не имеет оправдания. Антиномия нашей жизни заключается в том, что без силовых структур государство невозможно, и жить вне государства невозможно. Никто не может избежать этой всепроникающей фальши. Я знаю, что палач нужен, но я в палачи не пойду, сына не пущу, и руку палачу не подам.
Мы оцениваем уместность своих поступков на фоне собственного понятия о долге. Есть среди нас такие, кто считает своим долгом быть палачом и тюремщиком. Императивы одних могут быть не приемлемы другими, и разговор о добре и зле, вероятно, можно свести к "качеству" императива. Идея долга формируется, в основном, воспитанием, и здесь нет надежных критериев сравнения (разве что, соотнесение с моралью и законами социума). Но желание добра ближнему не имеет прямой связи с императивом. Каким бы возвышенным ни казался мотив субъекта, на какие бы прекрасные императивы он ни опирался, если в деянии нет такого желания, деяние неуместно. Если оно есть, если есть любовь, то императив вообще не имеет значения. Поэтому, я от разговора о "качестве" идеи долга ухожу в разговор о присутствии любви (и желания добра) в поступках. Любовь нравственна, гностична (4.1.4).
Мы живем и страдаем в падшем мире - в мире глубочайших заблуждений, и есть два пути спасения: (1) поддерживать жизнь и защищаться, (2) поднимать мир. Первый путь - путь законов, идей, социальных преобразований, реформ. Он использует человеческий суд, поощряя славой и благами мира. Жизнь одной личности подчинена (а порой, приносится в жертву) многим и служит интересам идеологий. Второй путь нетороплив, основан на духовном восхождении каждого человека. Суд и слава здесь разные, потому что они - реальности разных устремлений.
Некоторые пытаются основную моральную категорию - добро и зло - объявить двуединой, двойственной, двуликой. А это невозможно, потому что она представляет собой исходную этическую основу человеческих отношений. Иногда даже считают, что зло творит добро (1.2.6). Между тем, добро и зло - сущности не пересекаемые, абсолютные, универсальные - для Бога и человека, для всякого человека. Они чрезвычайно просты: Добро - это характеристика действия, инициированного желанием добра другому. Так же и зло, но - желанием зла.
Говорят: "Благими намерениями вымощена дорога в ад."
Нужны знания. Вернемся к примеру: Нас спрашивают, как пройти по адресу, и мы по ошибке направляем человека не в ту сторону. Если мы догадываемся о своем незнании, то, желая добро человеку, должны отказаться от ответа. Но некоторым тяжелее признаться в своей неосведомленности, чем исключить ошибку, и в таком случае поступок их не является добрым - в нем отсутствует желание добра другому.
Возможно, человеку лишь кажется, что он знает, он не догадывается о своей неосведомленности. Знания вообще относительны. Проходит время, и мы убеждаемся в ошибочности массы представлений людей прошедших времен. Но это не мешало им совершать добрые поступки. Добрый выбор уменьшает вероятность ошибки.
Доброе дело совершается в соединении любви с гнозисом. Гнозис, в частности, содержит в себе нравственность - знание правильного поведения. Он диктует нам смыслы, этически наиболее приемлемые в текущей ситуации. Таковые есть для каждой ситуации. Мы можем забыть про электроны и быть уверенными, что знаем все, когда речь идет о замене перегоревшей лампочки. Но быть уверенными в знании нравственных отношений, когда речь идет о распаде семьи, может только очень самонадеянный индивид. И как правило, именно такие люди совершают злодеяния.
Особенность нравственного знания заключается в том, что о его существовании осведомлен почти каждый. Мы знаем, что существуют правила поведения, но не очень ими интересуемся. Например, мы поверхностно воспринимаем священные заповеди, будто они относятся не к нам. А ведь поведение - это главная область наших деяний, где знание требуется в первую очередь. Люди жили без электричества, но никогда не жили без правил поведения.
Смыслы поведения в конкретной ситуации не следует отождествлять со смысловым состоянием мира. Первые черпаются из личного смыслового генома (см. 4.1.4), они образуют нравственный багаж, на который опирается индивид в поступках. Вторые отражаются в ментальном состоянии общества, включающем науку, технологии, искусство, религии, политику. Рост этих двух типов смыслов происходит не синхронно. Технический прогресс, порой, "заглушает" духовный. Но наименее ошибочен добрый выбор (см. 4.1.5).
Любовь и гнозис вместе творят нравственный поступок: любовь творит желание добра другому человеку, гнозис ищет путь благотворного исполнения этого желания.
Знание должно быть уместным.
Мировой Ресурс и Сознание проявляют себя в Любви и Гнозисе. Любовь - это энергия и дисциплина Мирового Ресурса. Гнозис - это смыслы Абсолюта.
Возникает вопрос: корректно ли рассуждать о том, что есть добро и зло для Бога? Ответ на него - элемент религиозной доктрины. Но позволим себе спросить: если убийство ребенка для нас зло, то может ли оно быть добром для Бога? Может ли быть добром для Него трагедии Холокоста, Беслана и т.д.? Неужели нужно думать, что Бог желает добро ребенку, направляя его в газовую камеру? Ведь есть же такая точка зрения, что все от Бога, все справедливо, нет ничего плохого (1.2.6). Я бы сказал так: если эти трагедии есть добро для Бога, то такой Бог нам не нужен, т.е. такая религия не нужна. Ничего не меняет идея божьего попустительства (оправданного принципами типа падения Адама, кармического воздаяния, вины отцов и др.). Если Бог может предотвратить убийства, зверства, а Он не предотвращает, значит, Он их соучастник. Единственным приемлемым объяснением здесь может быть только следующее: Бог в материи не участвует, и в этом смысле Он не всемогущ (см. также подраздел 1.3.1 "Жизнь за счет жизни"). Зло универсально - для нас и для Него. Мы Его дети. Он также страдает, как и мы, видя убийство ребенка. Милосердие сильнее принципов, и если бы мог, Он спас бы ребенка. Но действует Он только в сфере духа (см. 6.1.6).
Обязательно ли добро приносит радость кому-то? Совсем нет. Тому тьма примеров. Отрицательным будет и ответ на вопрос "Является ли радость признаком доброго поступка?" Простой пример: Кто-то стреляет в человека и попадает в его врага; человек радуется, хотя кто-то пытался его убить.
Радость может возникнуть на почве ложных понятий и страстей. Она зависит от внушения, самовнушения, иногда принимающего характер массового психоза. Политики способны вызывать радость, однако странно было бы считать эту их способность всегда добром.
Возможно, творящий добро и хотел бы обрадовать другого, но добро - более "объемная" сущность, нежели просто радость. Добро не имеет адекватных внешних признаков, оно осуществляется внутри жизни, внутри Мирового Ресурса. И много доброго происходит незаметно, не вызывая особой радости.
Добро индивида, совершенное для одного человека, или для коллектива людей - это одно и то же добро. Оно не "возрастает" с увеличением числа "потребителей добра", но оно "возрастает" с увеличением числа его делателей.
Месть - это категория зла, и ее нельзя облагораживать, обожествлять, как, например, это делает А. Дюма в романе "Граф Монте-Кристо".
Месть - это наказание (наказание за что-то), но не всякое наказание является местью. В частности местью не является Божье наказанье, Суд. По простой причине - Бог нас любит, и Он наказывает, любя (см. 6.1.5), как наказывает свое дитя любящий отец. Монте-Кристо же свои жертвы ненавидел и считал, что его местью руководит провидение. По сути, он творил зло.
Однако современная мораль его оправдывает, как оправдывает кровную месть, "справедливые" войны, действия карательных органов. И искусство, порой, оправдывает месть, которая является стержнем интриги. А если религия и останавливает преступника, то не призывом Бога "любите врагов ваших", а страхом перед гневом божьим. Ибо с местью мы давно знакомы, а любовью не избалованы. И падшему миру легче поверить в Бога, который мстит, а не наказывает. Но все, что Он себе "позволяет", - это потеря уважения к грешнику. (А это наказание останавливает увы не всех злодеев.)
Если нами кто-то управляет, не важно на земле или в Космосе, то это "дьявол". Ибо добродетель не управляет, а учит. Как же добро борется со злом? Вот так и борется - зло управляет, а добро учит. Зло невозможно победить силой (физической силой). Вы можете выгнать злодея, можете засадить за решетку, можете убить, но, как всякая личность, он бессмертен. Остается зло во вселенной, а его нужно уничтожить вообще, не только там, где вы живете. Единственный способ это сделать - привести личность к раскаянию. Но раскаяние может быть только свободным, следовательно, поучение и терпение - вот что от нас требуется. Если бы управлением можно было достичь торжества нравственности в мире, то это уже давно бы произошло. Бог не слаб, Бог благ, и потому идеалы Его прекрасны. Как хорошо, что сила бессильна, что истина в духовных учителях!
Уничтожить зло можно, лишь уничтожив злые намерения, и решающее влияние здесь имеют учителя. Но как различить, что скрывается под мантией наставника, как избежать лукавства, пустословия, лжепророчества? Это старая проблема, не имеющая рациональных рецептов решения, но истину нам дано разглядеть. Однако первым и решительным шагом общества на пути прогресса является дарование свободы учительству (т.е. свобода вообще). Эпоха учителей, свободы убеждений - самая лучшая в истории. Ради духовной свободы стоит потерпеть и бедность, и неустроенность материального быта.
Часто в душе индивида сталкиваются разные мотивы, и он иногда выбирает тот, который допускает жертву ближнего ради счастья человечества. На деле счастья не получается, а жертва приносится. Это наиболее горький урок жизни. Гибнут невинные ради отрезвления делателей зла. Зло выгорает вместе с праведниками на дьявольском костре истории.
Замечание
Если и существует Божий гнев, то он не выражается в физическом воздействии (см. 6.1.3, 6.1.5).
Дата последней коррекции страницы: 06.05.20